Гнилые скептики, вроде Суварина, уверяют будто "никто не знает", что такое диалектика. И есть "марксисты", которые почтительно прислушиваются к Суварину и готовы учиться у него. И эти "марксисты" скрываются не только в Modern Monthly. Струя суваринизма есть, к несчастью, и в нынешней оппозиции S. W. P. Здесь необходимо предостеречь молодых товарищей: опасайтесь злокачественной заразы!
Диалектика — не фикция и не мистика, а наука о формах нашего мышления, поскольку оно не ограничивается повседневными заботами жизни, а пытается понять более сложные и длительные процессы. Между диалектикой и формальной логикой такое же, скажем, взаимоотношение, как между высшей и низшей математикой.
Я пытаюсь здесь в самой сжатой форме очертить существо вопроса. Аристотелевская логика простого силлогизма исходит из того, что А = А. Эта истина принимается, как аксиома, для множества практических человеческих действий и элементарных обобщений. На самом деле А не = А. Это легко доказать, хотя бы посмотревши на эти две буквы через увеличительное стекло: они сильно отличаются друг от друга. Но, возразят, дело не в величине и форме букв, — это только символы равных величин, например, фунта сахару. Возражение бьет мимо цели: в действительности фунт сахару никогда не равняется фунту сахару: более точные весы всегда обнаружат разницу. Возразят: зато фунт сахару равняется самому себе. Не верно: все тела беспрерывно изменяются в размере, весе, окраске и пр. и никогда не равняются самим себе. Софист скажет на это, что фунт сахару равняется самому себе "в каждый данный момент". Не говоря уже об очень сомнительной практической ценности такой "аксиомы", она и теоретически не выдерживает критики. Как, в самом деле, понимать слово "момент"? Если это бесконечно малая частица времени, тогда фунт сахару неизбежно подвергнется в течение "момента" известным изменениям. Или же "момент" есть чисто математическая абстракция, т. е. нуль времени? Но все живое существует во времени; самое существование есть непрерывный процесс изменения; время есть, таким образом, основной элемент существования. Тогда аксиома А = А, означает, что каждое тело равно самому себе, когда оно не изменяется, т. е. не существует.
На первый взгляд может показаться, что эти "тонкости" ни для чего не нужны. На самом деле они имеют решающее значение. Аксиома А = А, является, с одной стороны, источником всего нашего познания, с другой стороны, — источником всех ошибок нашего познания. Безнаказанно пользоваться аксиомой: А = А можно только в известных пределах. Когда количественные изменения А для интересующей нас задачи несущественны, тогда мы можем принимать, что А = А. Так, например, лавочник и покупатель относятся к фунту сахару. Так мы относимся к температуре солнца. До недавнего времени мы так относились к покупательной силе доллара. Но количественные изменения, за известными пределами, переходят в качественные. Фунт сахару подвергшийся действию воды или керосина, перестает быть фунтом сахару. Доллар в объятиях президента перестает быть долларом. Своевременно уловить критический момент превращения количества в качество есть одна из важнейших задач во всех странах познания, в том числе и социологии.
Каждый рабочий знает, что нельзя сделать две вещи совершенно одинаковые. При выделке конусо-подшипников допускается для конусов неизбежное отклонение, которое не должно, однако, переходить известного предела (так называемые допуска или зазоры). При соблюдении норм допуска конусы считаются равными (А = А). Где допуск нарушен, там количество перешло в качество; иначе сказать подшипник оказывается плохим или негодным.
Наше научное мышление есть только часть нашей общей практики, включая и технику. Для понятий здесь тоже существуют "допуска", которые устанавливает не формальная логика, исходящая из аксиомы: А = А а диалектическая логика, исходящая из аксиомы, что все всегда изменяется. "Здравый смысл" характеризуется тем, что систематически нарушает диалектические допуска.
Вульгарное мышление оперирует такими понятиями, как капитализм, мораль, свобода, рабочее государство, и пр. и т. д., как неподвижными абстракциями, считая, что капитализм равняется капитализму, мораль равняется морали, и пр. Диалектическое мышление рассматривает все вещи и явления в их постоянном изменении, причем в материальных условиях этих изменений оно открывает тот критический предел, за которым А перестает быть А, рабочее государство перестает быть рабочим государством.
Основной порок вульгарного мышления в том, что оно хочет удовлетвориться неподвижными отпечатками действительности, которая есть вечное движение. Диалектическое мышление придает самим понятиям — при помощи дальнейших уточнений, поправок, конкретизации — ту содержательность и гибкость, я почти готов сказать, сочность, которая до некоторой степени приближает их к живым явлениям. Не капитализм вообще, а данный капитализм, на определенной стадии развития. Не рабочее государство вообще, а данное рабочее государство, в отсталой стране, в империалистском окружении, и пр.
Диалектическое мышление относится к вульгарному, как лента кинематографа относится к неподвижной фотографии. Кинематограф не отбрасывает простой фотографии, а комбинирует серию фотографий по законам движения. Диалектика не отвергает силлогизма, но учит комбинировать силлогизмы так, чтобы приближать наше познание к вечно изменяющейся действительности. Гегель устанавливает в своей логике ряд законов: превращение количества в качество, развитие через противоречия, конфликты содержания и формы, перерыв постепенности, превращение возможности в необходимость и пр., которые так же важны для теоретического мышления, как простой силлогизм, для более элементарных задач.
Гегель писал до Дарвина и до Маркса. Благодаря могущественному толчку, данному мысли французской революцией, Гегель философски предвосхитил общее движение науки. Но именно потому, что это было гениальное предвосхищение, оно получило у Гегеля идеалистический характер. Гегель оперировал с идеологическими тенями действительности, как с последней инстанцией. Маркс показал, что движение идейных теней лишь отражает движение материальных тел.
Мы называем нашу диалектику материалистической, потому что корни ее не на небесах и не в глубинах нашего "свободного духа", а в объективной действительности, в природе. Сознание выросло из бессознательного, психология — из физиологии, органический мир — из неорганического, солнечная система — из туманного пятна. На всех ступенях этой лестницы развития количественные изменения превращались в качественные. Наша мысль, в том числе и диалектическая, есть только одна из форм проявления изменяющейся материи. Ни богу, ни дьяволу, ни бессмертной душе, ни вечным нормам права и морали в этой механике нет места. Диалектика мысли, выросшая из диалектики природы, имеет, следовательно, насквозь материалистический характер.
Дарвинизм, об'яснивший происхождение видов путем перехода количественных изменений в качественные, явился высшим торжеством диалектики в масштабе всей органической природы. Другим великим торжеством было открытие таблицы атомных весов химических элементов и дальнейшее превращение элементов друг в друга.
С этими превращениями (видов, элементов и пр.) тесно связан вопрос о классификации, одинаково важный в естественных науках, как и в социальных. Систематика Линнея (18 ст.), исходившая из неизменности видов, сводилась к искусству описывать и классифицировать растения по их внешним признакам. Младенческий период ботаники аналогичен младенческому периоду логики, ибо формы нашего мышления развиваются, как и все живое. Только решительный отказ от идеи неизменности видов, только изучение истории развития растений и их анатомии создали основу для подлинно научной классификации.
Маркс, который в отличие от Дарвина, был сознательным диалектиком, нашел основу для научной классификации человеческих обществ в развитии производительных сил и структуре имущественных отношений, составляющих анатомию общества. Вульгарно-описательную классификацию обществ и государств, которая еще сейчас процветает на университетских кафедрах, марксизм заменил материалистически-диалектической классификацией. Только пользуясь методом Маркса, можно правильно установить понятие рабочего государства, как и момент его крушения.
Во всем этом, как видим, нет ничего "метафизического" или "схоластического", как утверждают самодовольные невежды. Диалектическая логика выражает законы движения современной научной мысли. Наоборот, борьба против материалистической диалектики отражает далекое прошлое, консерватизм мелкой буржуазии, чванство рутинеров кафедры и... чуточку надежды на загробный мир.
Определение, которое дает СССР т. Бернам: "не-рабочее и не-буржуазное государство", является чисто негативным, вырвано из цепи исторического развития, висит в воздухе, не заключает в себе ни одного грана социологии и представляет попросту теоретическую капитуляцию прагматика перед противоречивым историческим явлением.
Если б Бернам был диалектическим материалистом, он поставил бы перед собою следующие три вопроса: 1) каково историческое происхождение СССР? 2) каким изменениям подверглось это государство за время своего существования? 3) перешли ли эти изменения из количественной стадии в качественную, т. е. создали ли они исторически необходимое господство нового эксплуататорского класса? Ответы на эти вопросы заставили бы Бернама сделать единственный мыслимый вывод: СССР есть пока что выродившееся рабочее государство. Диалектика не есть волшебная отмычка для всех вопросов. Она не заменяет конкретного научного анализа. Но она направляет этот анализ на правильный путь, ограждая от бесплодных блужданий в пустыне субъективизма или схоластики.
Бруно Р. подводит советский режим, как и фашистский, под категорию "бюрократического коллективизма" на том основании, что в СССР, в Италии и Германии господствует бюрократия; там и здесь - плановое начало; в одном случае частная собственность ликвидирована, в другом - ограничена и т. д. Так, на основании относительного сходства некоторых внешних признаков разного происхождения, разного удельного веса, разного классового значения, устанавливается принципиальное тождество социальных режимов, - совершенно в духе буржуазных профессоров, которые устанавливают категории "контролируемого хозяйства", "централистического государства", совершенно не интересуясь классовой природой того или другого.
Бруно Р. и его единомышленники или полуединомышленники, как Бернам, остаются в области социальной классификации, в лучшем случае, на уровне Линнея, в оправдание которого приходится, однако, напомнить, что он жил до Гегеля, до Дарвина и до Маркса.
Еще хуже и опаснее, пожалуй, те эклектики, которые заявляют, что классовый характер советского государства "не имеет значения", что направление нашей политики определяется "характером войны". Как будто война есть самостоятельная надсоциальная субстанция; как будто характер войны не определяется характером господствующего класса, т. е. тем же социальным фактором, который определяет и характер государства. Удивительно, с какой легкостью некоторые товарищи, под ударами событий, забывают азбуку марксизма!
Немудрено, если теоретики оппозиции, отказывающиеся мыслить диалектически, плачевно капитулируют перед противоречивым характером СССР. Между тем противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультралевые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим.
Т. Бернам будет, пожалуй, протестовать, ссылаясь на то, что, в качестве эволюциониста, он интересуется происхождением общественных и государственных форм не менее, чем мы, диалектики. Против этого мы спорить не станем. Каждый образованный человек после Дарвина считает себя "эволюционистом". Но действительный эволюционист должен идею эволюции перенести и на свои собственные формы мышления. Элементарная логика, созданная в ту эпоху, когда самая идея эволюции еще почти не существовала, явно недостаточна для познания процессов эволюции. Логика Гегеля и есть логика эволюции. Надо только не забывать, что самое понятие "эволюции" чрезвычайно искажено и оскоплено университетской профессурой и либеральной публицистикой, в духе мирного "прогресса". Кто понял, что эволюция происходит путем борьбы антагонистических сил; что медленное накопление изменений взрывает в известный момент старую оболочку и приводит к катастрофе, революции; кто научился, наконец, переносить общие законы эволюции на самое мышление, тот и есть диалектик, в отличие от вульгарного эволюциониста.
Диалектическое воспитание мысли, столь же необходимое для революционного политика, как упражнение пальцев для пианиста, заставляет ко всем проблемам подходить с точки зрения процессов, а не неподвижных сущностей. Между тем, вульгарные эволюционисты, ограничиваясь обычно признанием эволюции в определенных областях, довольствуются во всех остальных вопросах пошлостями "здравого смысла".
Американский либерал, примирившийся с существованием СССР, вернее - с московской бюрократией, считает или, по крайней мере, считал до советско-германского пакта, что советский режим в целом есть "прогрессивный факт", что отрицательные черты бюрократии ("о, конечно, они существуют!") будут постепенно отмирать, и что таким образом будет обеспечен мирный и безболезненный "прогресс".
Вульгарный мелкобуржуазный радикал похож на либерального "прогрессиста" в том отношении, что берет СССР в целом, не понимая его внутренних противоречий и их динамики. Когда Сталин заключил союз с Гитлером, вторгся в Польшу, а затем в Финляндию, вульгарные радикалы торжествовали: тождество методов сталинизма и фашизма доказано! Они оказались, однако, поставлены в затруднение, когда новые власти стали призывать население экспроприировать помещиков и капиталистов: этой возможности они никак не предвидели! Между тем социально-революционные меры, приводящиеся военно-бюрократическим путем, не только не нарушили наше, диалектическое определение СССР, как выродившегося рабочего государства, но наоборот, дали ему наиболее неоспоримое подтверждение. Вместо того, чтобы сделать это торжество марксистского анализа предметом настойчивой агитации, мелкобуржуазные оппозиционеры начали с поистине преступным легкомыслием кричать, что события опровергли наш прогноз, что старые схемы не годятся, что необходимы какие-то новые слова. Какие именно? Этого они еще сами не решили.
Мы начали с философии, затем перешли к социологии. Выяснилось что в обоих областях два наиболее видных вождя оппозиции занимают антимарксистскую или эклектическую позицию. Если перейдем к политике, именно к вопросу о защите СССР, то окажется, что здесь нас подкарауливают не меньшие сюрпризы.
Формулу "безусловной защиты СССР" - формулу нашей программы - оппозиция внезапно объявила "туманной, абстрактной и отжившей". К сожалению она не объясняет, на каких именно "условиях" она сама соглашается в дальнейшем защищать завоевания революции. Чтоб придать хоть тень смысла своим новым формулам, оппозиция пытается изобразить дело так, будто до сих пор мы "безусловно" защищали международную политику кремлевского правительства, с его Красной армией и ГПУ. Все перепутано и опрокинуто на голову! На самом деле международной политики Кремля мы давно уже не защищали даже условно, особенно с тех пор, как мы открыто провозгласили необходимость низвергнуть кремлевскую олигархию посредством восстания. Ложная позиция не только искажает сегодняшние задачи, но и заставляет в ложном свете представлять свой собственный вчерашний день.
В уже цитированной статье, в Нью Интернейшенал, Бернам и Шахтман остроумно называли группу разочарованных интеллигентов "Лигой покинутых надежд" и настойчиво спрашивали, какова будет позиция этой плачевной Лиги в случае военного столкновения между капиталистической страной и Советским Союзом. "Мы пользуемся случаем, - писали они, - чтоб потребовать от Хука, Истмана и Лайонса недвусмысленных заявлений по вопросу о защите Советского Союза от нападения со стороны Гитлера или Японии, - или, допустим, со стороны Англии..." Бернам и Шахтман не выдвигали никаких "условий"; они не определяли никаких "конкретных" обстоятельств, и в то же время требовали "недвусмысленного" ответа. "Воздержится ли она (Лига покинутых надежд) от занятия позиции или объявит себя нейтральной? - продолжали они. - Словом, стоит ли она за защиту Советского Союза от империалистского нападения, независимо от сталинского режима в вопреки ему?" (подчеркивания наши). Драгоценная цитата! Это именно то, что говорит наша программа. Бернам и Шахтман стояли в январе 1939 года за безусловную защиту Советского Союза и совершенно правильно определяли, что означает безусловная защита, именно: "не взирая на сталинский режим и вопреки ему". А между тем их статья была написана в те дни, когда опыт испанской революции был уже в сущности исчерпан до конца. Т. Кэнон трижды прав, когда говорит, что роль сталинизма в Испании неизмеримо преступнее, чем в Польше и Финляндии. В первом случае бюрократия, при помощи палаческих методов, задушила социалистическую революцию. Во втором случае она, при помощи военных методов, дает толчок социалистической революции. Почему же Бернам и Шахтман так неожиданно приблизились к позиции "Лиги покинутых надежд"? Почему? Не можем же мы считать объяснением архи-абстрактные ссылки Шахтмана на "конкретность событий". Между тем объяснение не трудно найти. Участие Кремля в республиканском лагере в Испании поддерживалось буржуазной демократией всего мира. Работа Сталина в Польше и Финляндии встречает бешенное осуждение той же демократии. Несмотря на все свои крикливые формулы, оппозиция является отражением внутри рабочей партии настроений "левой" мелкой буржуазии.
"Наши господа - писали Бернам и Шахтман о "Лиге покинутых надежд" - находят источник гордости в мысли, что они вносят будто бы нечто "свежее", что они "совершают переоценку нового опыта", что они не догматики ("консерваторы"? Л. Т.), которые отказываются пересматривать свои "основные положения" и т. д. Какой плачевный самообман! Никто из них не вынес на свет новых фактов, не дал нового истолкования ни настоящему ни будущему". Поразительная цитата! Не прибавить ли нам к статье "Отступающие интеллигенты" новую главу? Я предлагаю Шахтману свое сотрудничество...
Но как же все-таки такие выдающиеся люди, как Бернам и Шахтман, безусловно преданные делу пролетариата, дали так легко запугать себя совсем не страшным господам из "Лиги покинутых надежд"? В чисто теоретической плоскости объяснение кроется в неправильном методе у Бернама, в неуважении к методу - у Шахтмана. Правильный метод не только облегчает достижение правильного вывода, но, связывая каждый новый вывод с предшествующими выводами цепью преемственности, закрепляет вывод в памяти. Если же политические выводы делаются эмпирически, на глаз, если непоследовательность провозглашается при этом своего рода преимуществом, то марксистская система политики неизменно подменяется импрессионизмом, столь характерным для мелкобуржуазной интеллигенции. Каждый новый поворот событий застигает эмпиритика-импрессиониста врасплох, заставляет его забыть о том, что он сам писал вчера и рождает острую потребность в новых словах, прежде чем в голове возникли новые мысли.
Резолюция оппозиции по вопросу о советско-финляндской войне представляет собою документ, под которым могли бы, с маленькими оговорками, подписаться бордигисты, Верекен, Снефлит, Феннер-Броквей, Марсо Пивер и им подобные, но ни в каком случае не большевики-ленинцы. Исходя исключительно из качеств советской бюрократии и из факта "вторжения", резолюция лишена какого бы то ни было социального содержания. Она ставит Финляндию и СССР на одну доску и одинаково "осуждает и отвергает оба правительства и обе армии". Почувствовав, однако, что тут что-то неладно, резолюция неожиданно, без всякой связи с текстом, прибавляет: "при применении (!) этой перспективы, сторонники Четвертого Интернационала будут, разумеется, (поистине великолепно это "разумеется"!) принимать во внимание (!) конкретные обстоятельства - военную ситуацию, настроение масс, а так же (!) разницу экономических отношений в Финляндии и России. Тут что ни слово, то перл. Под "конкретными" обстоятельствами наши любители "конкретного" понимают военное положение, настроение масс и - на третьем месте! - различие экономических режимов. Как именно эти три "конкретных" обстоятельства будут "приниматься во внимание", об этом в резолюции ни слова. Если оппозиция по отношению к данной войне одинаково отвергает "оба правительства и обе армии", то как же она будет "считаться" с разницей военного положения и социальных режимов? Решительно ничего нельзя понять!
Чтоб наказать сталинцев покрепче за их несомненные преступления, резолюция, вслед за мелкобуржуазными демократами всех оттенков, ни одним словом не упоминает о том, что Красная армия в Финляндии экспроприирует крупных земледельцев и вводит рабочий контроль, подготовляя экспроприацию капиталистов.
Завтра сталинцы будут душить финских рабочих. Но сегодня они дают - вынуждены дать огромный толчок классовой борьбе, в ее наиболее острой форме. Вожди оппозиции строят свою политику не на "конкретном" процессе, развертывающемся в Финляндии, а на демократических абстракциях и благородных чувствах.
Советско-финляндская война уже, видимо, начинает дополняться гражданской войной, в которой Красная армия оказывается - на данной стадии - в том же лагере, что и финляндские мелкие крестьяне и рабочие, тогда как финляндская армия пользуется поддержкой имущих классов, консервативной рабочей бюрократии и англосаксонских империалистов. Надежды, которые Красная армия пробуждает у финляндской бедноты, окажутся, при отсутствии международной революции, иллюзией; сотрудничество Красной армии с беднотой окажется временным; Кремль может скоро повернуть оружие против финляндских рабочих и крестьян. Все это мы знаем заранее, и все это мы говорим открыто, в форме предупреждения. Но все-таки в этой "конкретной" гражданской войне, которая развертывается на территории Финляндии, какое "конкретное" место должны занять "конкретные" сторонники Четвертого Интернационала? Если в Испании они боролись в республиканском лагере, не смотря на то, что сталинцы душили социалистическую революцию то в Финляндии они тем более должны участвовать в том лагере, где сталинцы оказываются вынуждены поддерживать экспроприацию капиталистов.
Дыры в своей позиции наши новаторы затыкают страшными словами. Политику СССР в Финляндии они называют "империалистской". Великое обогащение науки! Отныне империализмом будет называться внешняя политика финансового капитала, а заодно и политика истребления финансового капитала. Это должно значительно содействовать прояснению классового сознания рабочих! - Но ведь одновременно - воскликнет, скажем, слишком торопливый Стэнли - Кремль поддерживает политику финансового капитала в Германии! Это возражение основано на подмене одного вопроса другим, на растворении конкретного в абстрактном (обычная ошибка вульгарного мышления). Если Гитлер завтра окажется вынужден доставить оружие восставшим индусам, должны ли революционные немецкие рабочие воспротивиться этому конкретному действию стачкой или саботажем? Наоборот, они должны постараться, как можно скорее доставить оружие повстанцам. Надеемся, что это ясно и Стэнли. Но этот пример имеет чисто гипотетический характер. Он нам понадобился для того, чтобы показать, что даже фашистское правительство финансового капитала может оказаться в известных случаях вынуждено поддержать попутно национально-революционное движение (чтобы завтра попытаться задушить его). Поддержать пролетарскую революцию, скажем во Франции - на это Гитлер ни при каких условиях не пойдет. Что касается Кремля, то он оказывается сегодня вынужден - это уже не гипотетический, а реальный случай - вызывать социально-революционное движение в Финляндии (чтобы завтра попытаться политически задушить его). Покрывать данное социально-революционное движение апокалиптическим именем империализма, только потому что оно вызывается, искажается и, в то же время, подавляется Кремлем, значит выдавать себе самому свидетельство о теоретической и политической бедности.
Надо к тому же прибавить, что расширение понятия "империализма" не имеет и прелести новизны. Сейчас не только "демократия", но и буржуазия демократических стран называет советскую политику империалистской. Цель буржуазии ясна: смазать социальное противоречие между капиталистической экспансией и советской, скрыть от глаз проблему собственности и тем самым помочь действительному империализму. Какова цель Шахтмана и других? Они сами этого не знают. Их терминологическое новшество объективно ведет только к тому, что они отдаляются от марксистской терминологии Четвертого Интернационала и приближаются к терминологии "демократии". Это обстоятельство - увы! - лишний раз подтверждает крайнюю восприимчивость оппозиции к давлению общественного мнения мелкой буржуазии.
Л. Троцкий
Дата публикации: 17 июля 2018 г.